Грузовик сделанный руками москвичей 3 буквы: Грузовик, сделанный руками москвичей, 3 буквы

Сборник ответов к кроссвордам и сканвордам: ‘Грузовик, собранный в Москве’

бензин и электричество — Авторевю

Игорь Владимирский

Фото:
Игорь Владимирский

В базе Росстандарта появились сразу два Одобрения типа транспортного средства (ОТТС) на автомобили возрожденной марки Москвич. Первый документ выписан на бензиновые машины под коммерческим наименованием Москвич 3, второй — на электромобиль Москвич 3е, но в обоих случаях речь идет о разновидностях одной и той же модели. Это китайский кроссовер JAC JS4, о котором мы недавно рассказывали: такие машины под исходной маркой появились у российских дилеров без публичной огласки.

О внешности будущих Москвичей пока можно судить лишь по эскизам в ОТТС, и, судя по ним, отличия от Джака сведутся лишь к эмблемам и шильдикам. По размерам Москвич 3 — это одноклассник моделей Haval Jolion или Chery Tiggo 4: длина — 4410 мм, ширина — 1800 мм, высота — 1660 мм. Колесная база — 2620 мм против 2700 мм у Джолиона и 2610 мм у Tiggo 4. В сертификатах указаны колеса диаметром 17 или 18 дюймов. Буксировка прицепов не предусмотрена.

Техника тоже целиком перешла с модели JAC JS4. Москвич 3 с заводским кодом DA21 и отраслевым индексом 213505 предложен с двумя двигателями на выбор. Атмосферник 1.6 (109 л.с., 150 Нм) сочетается только с шестиступенчатой «механикой», а турбомотор 1.5 (150 л.с., 210 Нм) — с механической коробкой передач или вариатором Punch VT3S. Оба мотора могут работать на бензине АИ-92.

Электрический Москвич 3е (код DA22, отраслевой индекс 213500) оснащен синхронным двигателем фирмы DY Power Technology номинальной мощностью 68 л.с. Если посмотреть характеристики исходного Джака, то выяснится, что электромотор выдает 150 л. с. и 340 Нм. Емкость тяговой батареи фирмы Sinoev Technologies — 55 кВт∙ч, паспортный запас хода — 410 км. И бензиновые, и электрические Москвичи имеют только передний привод и простое шасси с задней полузависимой подвеской, снаряженная масса машин — 1440 и 1800 кг соответственно.

Исходный JAC JS4 у московского дилера

Из оснащения в ОТТС указаны система стабилизации, подушка безопасности водителя, климат-контроль, центральный замок и электрические стеклоподъемники, а среди опций — подушка безопасности пассажира, занавески безопасности, камера заднего вида, парктроник и круиз-контроль. Подробности о комплектациях появятся только после официальной презентации машин.

Интересно, что оба сертификата выданы в Белоруссии и сроком лишь на один год вместо обычных трех лет. А заявителем указан КАМАЗ, который еще летом был назначен партнером Москвича, и у которого уже были налаженные отношения с компанией JAC по проекту среднетоннажных грузовиков Компас. В VIN-коде тоже зашифрован индектификатор КАМАЗа: первые символы ХТС. Но сборкой кроссоверов займется Московский автомобильный завод Москвич (бывшее предприятие Renault): мэр Москвы Сергей Собянин недавно объявил, что производство автомобилей должно начаться в декабре. Согласно прежним заявлениям, до конца года будет собрано 600 машин. На первом этапе речь идет о крупноузловой сборке из SKD-машинокомплектов. Теперь ждем официальную презентацию новых Москвичей.

JAC JS4, Москвич, Москвич 3

Кризис с мигрантами из Беларуси нарушает поставки товаров в Россию

МОСКВА, 3 дек (Рейтер) — Кризис с мигрантами на белорусско-польской границе вызвал проблемы с логистикой у российских производителей продуктов питания, которые несут убытки и рискуют временно остановить производство, если ситуация ухудшается.

Польша закрыла несколько пограничных переходов с Беларусью для грузовых перевозок, поскольку Евросоюз обвинил Минск в создании противостояния с Западом, выталкивая мигрантов, в основном с Ближнего Востока, к нелегальному пересечению своей границы.

Длинные хвосты грузовиков образовались на четырех действующих пунктах пересечения границы Польша-Белоруссия из шести. В Литве открыты шесть контрольно-пропускных пунктов, сообщает белорусская погранслужба.

Грузовики перевозят товары и сырье в Беларусь и в Россию, где они используются производителями продуктов питания.

В любой момент времени на въезде в Беларусь из Польши находится 400-600 грузовиков, что сокращает обычное время ожидания с 12-24 часов до 2-4 дней, сообщил Рейтер источник на российском рынке.

Это увеличило транспортные расходы, потому что каждый день ожидания стоит 500 евро. По словам источника, использование другого маршрута пересечения стоит 300-400 евро.

Потери российских импортеров пока невелики, отмечает другой источник на рынке. По словам источника, на прошлой неделе они ухудшились, но на этой неделе немного улучшились.

«Если ситуация ухудшится, это грозит разрывом цепочки поставок, и заводы остановятся», — сказал источник.

По словам источника, пробки, идущие в обратном направлении, уже усилились.

Лоббистская группа, в которую входят Mars, Pepsi, Danone, Nestle, CocaCola, Metro, TetraPak, 18 ноября обратилась к российскому правительству с просьбой вмешаться, говорится в письме, с которым ознакомилось агентство Reuters.

«Сохранение текущей ситуации может оказать существенное влияние на цепочки поставок и доступность товаров для населения, в том числе товаров первой необходимости, особенно с учетом увеличения объемов грузов и повышенного спроса в преддверии новогодних праздников, «, — написала группа Консультативный совет по иностранным инвестициям.

В аппарате вице-премьера Андрея Белоусова, которому было адресовано письмо, заявили, что разберутся в ситуации. В Минтрансе от комментариев отказались.

Около 10% всего российского импорта проходит через Беларусь и Польшу, говорится в письме.

Аналогичные пограничные пробки образовались на белорусской стороне границы с Евросоюзом, свидетельствуют данные белорусской пограничной службы. Согласно данным, на границе в любой момент находится от 400 до 700 автомобилей.

Репортаж Глеба Столярова; письмо Тома Бальмфорта; под редакцией Ангуса МакСвана

Наши стандарты: Принципы доверия Thomson Reuters.

Эссе, которые сработали — Колледж Гамильтона

Гамильтон имеет давнюю традицию делать акцент на письме и устной речи как на краеугольных камнях, и студенты приезжают сюда, чтобы найти свой голос. На самом деле, многие воплощают это стремление и демонстрируют этот потенциал в своих прикладных эссе.

Как и в прошлые годы, Гамильтон с гордостью представляет несколько исключительных вступительных эссе, написанных членами последнего класса поступающих студентов. Эти эссе дают представление о разнообразном прошлом и опыте, а также о писательских талантах, которые так много студентов приносят в Колледж-Хилл.

Обри Уоллен, 26 лет

Лейкленд, Теннеси

75 000 перевернутых страниц. 11 520 упакованных коробок. 6 школьных карт.

Я начал измерять свою жизнь перелистываемыми страницами, упакованными коробками и школьными картами, когда мне было 6 лет. Когда я и моя семья летали между штатами и побережьями по работе моего отца в течение последнего десятилетия, я защищал себя фантастическими романами. Положив голову на плинтус рядом с ночником и держа перед собой больными руками книгу, я танцевала в причудливых лесах, сражалась в дерзких битвах и управляла опасными судами еще долго после наступления темноты. В моей фантастической вселенной я могла по очереди быть королевой, рыцарем, героем и даже злодеем. Эти книги помогли мне выразить счастье, гнев, печаль и странность, которые я не мог бы даже представить в одиночку.

Персонажи, которых я открыл для себя в романах, посещая библиотеки и магазины Barnes & Noble в торговых центрах по всей стране, научили меня стойкости и дали мне возможность развивать свои сильные стороны. Маре Бэрроу показала мне силу решительных женщин, и я беззастенчиво стремилась к академическим успехам и получила средний балл 4,4. Тане из Приорат апельсинового дерева вдохновил меня раздвинуть границы собственного тела, поэтому я преодолел примерно 1544 мили в гонках по пересеченной местности и тренировках. Бескомпромиссный характер Эвелин Хьюго заставил меня захотеть принять и чувствовать себя свободно со своей странностью, а не прятать ее в позорном углу. Более того, в этом году я добавляю третье измерение к своей любви к фэнтези, интерпретируя миссис Уайт в моей школьной постановке «9».0052 Дрожь и Лапа обезьяны с помощью Анны из Зеленых Мезонинов, моего первого вымышленного кумира, который сильно повлиял на мою личность и склонность к драматизму. Но прежде всего Ли Бардугу, мой любимый автор, дал мне разрешение даже осмелиться писать и мечтать о том, что я могу.

То, что началось в подростковом возрасте как подстраховка, переросло в нечто большее, в настоящую страсть к английскому языку и всему тому, что он может выразить. Язык — это сила, и я хочу владеть им, как могучим мечом. Я хочу быть кукловодом, оратором и лидером в мире, созданном чернилами. я хочу быть New York Times бестселлер и знать, что все, что я делаю, оказывает влияние и создает разницу, какой бы незначительной она ни была. Я хочу идти по людной улице и видеть, как «моя книга» раскрывается в руках прохожих, а они отказываются ее ставить, как я делал много раз в коридорах моей средней школы. Писатель, профессор колледжа, издательский юрист: я хочу всего этого, волнений неудач и гордости за успех.

Без помощи литературы я бы не стал тем, кто я есть сегодня. Если бы я не вырос на библиотечных рейдах, я бы не обнаружил, что люблю английский язык. У меня не будет мурашек, когда я буду волноваться за любимого персонажа или праздновать его триумф, быть таким же готовым столкнуться с препятствиями или быть таким же авантюрным, как я. Без переездов по стране и обратно я бы не стал таким жизнерадостным и открытым к переменам, таким приспосабливаемым к жизни, но самое главное не стал бы так влюбляться в язык. С каждым движением я зарывался в книги, и с каждой книгой становился собой. Литература сделала меня во всех смыслах, и единственный способ, которым я могу отплатить ей, — это стать писателем.

Николас «Коул» Васильев, 26 лет

Бетесда, Мэриленд

Я боялся их прибытия. Тиранические цикады заполонили округ Колумбия и соседние районы в 1987, 2004 и снова в 2021 году. Меня бесил выводок Икс, худший из них. Brood X — это скопление цикад, которые спускаются в Вашингтон, округ Колумбия, каждые 17 лет. Я живу в эпицентре их роя. Цикады боролись с комарами за первое место в верхнем ярусе пирамиды человеческого раздражения. Я ненавижу этих небрендовых тараканов.

Вот уже 17 лет цикады живут под землей, питаясь соком, бегая без опасностей. Затем они появляются и сталкиваются с реальным миром. Это звучит знакомо. Я живу в одном доме, в одном городе уже 17 лет, мои родители кормят меня макаронами и оберегают.

Возможно ли, что у меня больше общего с цикадами, чем я думал раньше? У цикад красные глаза-бусинки. После года занятий в Zoom, посещения сеансов телемедицины и провождения слишком большого количества времени в социальных сетях и видеоиграх я тоже чувствую себя немного затуманенным и дезориентированным. А как же их непрекращающийся гул и вечный шум? Это не я. Хорошо, может быть, я делаю протеиновые коктейли шумным блендером в любое время дня. Может быть, я страстно общаюсь по FaceTime с друзьями, включаю музыку, когда принимаю душ, и постоянно пинаю мяч как дома, так и на улице.

По крайней мере, я не оставляю повсюду поврежденные крылья, сброшенную кожу или гниющие трупы. Вонючие футбольные носки на чистом ковре после долгой тренировки? Проверять. Лужи дерна в грязевой комнате после скольжения по всему полю? Ты понял. Грязная посуда и следы смеси после случайного сидения на забытом M&M вряд ли так отвратительны, как останки цикады, верно?

Чем больше я размышлял, тем больше я понимал, что эти ошибки и я больше похожи, чем разные. После 17 лет пребывания взаперти нам обоим не терпится столкнуться с новыми впечатлениями. Конечно, цикады хотят расправить крылья, летать и исследовать мир, даже если для этого приходится неуклюже врезаться в лица людей, телефонные столбы и припаркованные автомобили. Так же, как я хочу сбросить кожу и сбежать в колледж, даже если это означает заблудиться в кампусе или испортить целую кучу белья. Несмотря на все мои качества новичка, я перехожу к следующему этапу своей жизни, готов я или нет.

Только самые выносливые цикады переживают свое появление и перебираются на деревья, чтобы спариваться, откладывать яйца и обеспечивать существование своего вида. Я хочу быть живучей цикадой Brood X. Я узнаю, что значит зайти не в тот класс, прежде чем меня засмеют, столкнуться со старшеклассником, прежде чем разбросать везде учебники, провалить экзамен, думая, что я сдал его. Я могу даже стать цикадой лекционного зала, попросив у профессора разрешения пойти в туалет. Как и цикадам, мне нужно время, чтобы научиться учиться.

Неважно, с какими испытаниями я столкнусь, что обнажит и направит мой внутренний цикадный мыслительный процесс новичка, я перегруппируюсь и продолжу парить к конечной цели — процветанию в колледже.

Когда я смотрю дальше наших красных глаз-бусинок, круглосуточного беспокойства и грязных троп, я понимаю, что есть место для роста всех существ, как цикад, так и людей. Цикады определенно что-то замышляют… Семнадцать лет — идеальный срок, чтобы появиться и подготовиться к полету.

Кэтрин «Кейт» ван ден Бемт, 26 лет

Фриленд, Мэриленд

Я родился у двух мам. Во-первых, моя биологическая мама Мередит. Во-первых, моя мама, которая удочерила меня, Мэри. Поскольку они были однополой парой, закон требовал, чтобы Мэри усыновила меня, чтобы я стала моим родителем. Они использовали донор спермы 3311. Все, что я знаю о своем «отце», это то, что у него не было семейной истории рака, у него есть брат-близнец ростом 6 футов 4 дюйма, и он изучал математику в школе. Это все предыстория. информации; я даже не знаю его имени. Он не знает моего и не знает, что я вообще существую. Люди часто спрашивают: «Чем зарабатывает на жизнь ваш отец?» и я вынужден ответить: «На самом деле у меня две мамы», вызывая реакцию, подобную реакции моего инструктора по вождению: «О, это должно быть по-другому». Мне 17 лет, и я до сих пор не знаю, как реагировать на эти комментарии. 

Когда мне было 5 лет, Мэри, которая долгое время болела лейкемией, скончалась, и моя жизнь перевернулась с ног на голову. Я был достаточно взрослый, чтобы понять горе, и все же я все еще задаюсь вопросом, почему это произошло. Было ужасно видеть, как моя мама ломалась, говоря: «Мама умерла прошлой ночью». Я удивляюсь, что я упустил, и несу вину, что мало что помню о Мэри, потому что нам просто не хватало времени вместе. Многие говорят, что со временем горе становится легче, однако я думаю, что то, как вы горюете, просто меняется со временем.

Мир продолжал вращаться, и в 2011 году моя биологическая мама встретила другую женщину, которая вскоре стала моей мачехой. Однако для меня Керри еще и моя мама. Я больше не раскрываю тот факт, что у меня две мамы; теперь я получаю реакции на тот факт, что у меня есть три.

Незнание отца не оставляет пустоты в моей жизни. «Папа» не пел «Жила-была старушка, которая проглотила муху» и пощекотала меня, когда старушка проглотила паука, это сделали мои мамы. Он не взял меня на встречу друзей пороха, где я пожал руки и провел время с 80-летними друзьями из дома престарелых, это сделали мои мамы. Он не утешил меня, когда я начала плакать над маркерной доской в ​​школе, потому что это напомнило мне белые доски, на которых писала мама, когда не могла говорить. Он не учил меня, что любовь есть любовь. Он не учил меня, кем я становлюсь, это делали мои мамы.

Я никогда не знал своего отца или что я был должен иметь одного , так почему я должен думать, что моя жизнь отличается от так называемой «нормы»? Если я чему-то и научился у своих родителей, так это тому, что у меня появилась любовь к разнообразию. Я открыто принимаю всех окружающих и с волнением предвкушаю отношения, которые построю в будущем. Не существует такой вещи, как нормальная семейная структура, и мое воспитание дало мне такое более широкое мировоззрение. Мои мамы воспитали меня в вере, что я могу добиться чего угодно. Однако ограничения все же есть. Моя семья предпочитает не ехать на Ямайку, потому что нас там не принимают. Перед каждым семейным отпуском мы должны выяснить, подходит ли это место для геев. Я не знаю ответов на вопросы о родстве с папой. Но я не позволяю таким вещам затрагивать меня, потому что вместо этого я могу говорить о людях, которые меня воспитали. Мир меняется, пока мы говорим. «Нормальный» угасает, но для меня он уже исчез. Я не хочу ничего другого, кроме семьи, которая у меня есть, и я владею ею каждый день

Даниэль «Дени» Галай ’26

Лондон, Англия

«Разница между противопехотной и противотанковой миной не так уж и сложна», — небрежно говорит мне на запинающемся русском языке мальчик еще моложе меня во время прогулки по чеченским горам. Мне недавно исполнилось 14, и я впервые посещаю родину моего отца, незнакомая с суровыми реалиями, которые дети вдвое моложе уже знают железно. Мой гид указывает места, где трава заросла, а фруктовые деревья в изобилии. И люди, и животные умеют их избегать; кто-то узнал о наземных минах на собственном горьком опыте. Это не должно меня удивлять — шрамы войны в этой суровой стране вездесущи, — но это так резко отличается от моей жизни в Лондоне, что, тем не менее, это трудно переварить.

Это также отличается от радужных историй моего отца о его детстве в Катыр-Юрте, историй, которые вызывали у меня желание беззаботно купаться в ледяных реках, глотать горстями свежей вишни прямо с дерева и видеть звездные ночи. Я все еще ощущаю эти красоты места, но теперь мои глаза открыты для менее романтизированных частей, которые одновременно обогащают и усложняют мою связь с прошлым моей семьи. Внезапно я тоже с неприятным ощущением осознаю противоречивые слои моей семейной идентичности. Это русский язык моей матери-москвички-еврейки, на котором я вырос, разговаривая дома. Но чеченские дети говорят на ломаном русском, а взрослые, более свободно владеющие им, не горят желанием общаться на вражеском языке. Видя безобразные шрамы войны, как физические, так и психологические, я не могу не чувствовать себя незваным гостем, стыдящимся не только своей русскости, но и своей городской наивности. Несмотря на этот позор, я жажду узнать, что значит быть чеченцем, увидеть их дом их глазами, и благодаря этому желанию я начинаю чувствовать свою глубокую связь с этой прекрасной, чреватой землей.

В Москве мое новое осознание противоречивых идентичностей только усиливается, но уже из-за материнской стороны моего наследия. Родственники там в основном видят в чеченцах террористов и удивленно смотрят, когда слышат, где я провел лето. Соседка бабушки, медсестра, которая была свидетельницей резни во время осады театра в Москве, с отвращением отворачивается, когда слышит, как я рассказываю о красоте гор и замечательной щедрости людей. В очередной раз я замечаю страх и недоверие к «другим», которые царят в более однородных культурах в России, заставляя меня еще больше ценить разнообразие Лондона.

Когда я вернусь туда, я не смогу вернуться к нормальной жизни, как это было после прошлых лет. Я ловлю себя на том, что размышляю над вопросом об идентичности и о том, как люди интерпретируют свое собственное прошлое, руководствуясь не только фактами, но и коллективными эмоциями и памятью. Лондонский космополитизм остался таким, каким я его помнил, но то, что мне в нем нравилось, я теперь вижу в новом свете. Я всегда радовался тому факту, что, несмотря на различия в происхождении, мы с сверстниками считали друг друга одними и теми же — связанными друг с другом тем, что в первую очередь были лондонцами. Теперь меня интересуют разговоры, о которых я никогда бы не подумал раньше, желая не только поделиться своим новым опытом, но и узнать личные истории моих друзей, многие из которых, как и я, являются детьми иммигрантов в Великобританию. Когда они пришли, чтобы исследовать и допрашивать свои собственные сложные личности? Какие чувства произвели на них эти открытия? Что значит нести в себе истории, поэзию и боль столь многих мест? Подобные вопросы, на которые для меня было так важно ответить о себе, также стали мощным средством для более глубокого понимания людей вокруг меня и сложного мира, который мы разделяем.

Захари Ясинов, 26 лет

Сьоссет, Нью-Йорк

Я знаю, что хорошо подготовился к этому моменту. Два тяжелых месяца я готовил пальцы к захватывающему концерту. Никакое беспокойство не могло подорвать мою уверенность в своей подготовке, и успех моего фортепианного концерта был «в сумке». Я выбрал три пьесы для своего репертуара: атмосферу « Gymnopedie No. 1 » Эрика Сати в начале, мрачное созерцание Первой части Девяти Бетховена.0052 Лунная соната и легкая и сюрреалистичная Баха Прелюдия до мажор в заключение.

Мое сияние настало, и я целеустремленно зашагал к пианино. Здание, в котором проходил мой спектакль, было новым, но его обитатели были стары. Уважение и престиж пронизывали атмосферу, пока я шагал к своему месту. Когда я сел, стул заскрипел и застонал, словно сочувствуя страстному желанию публики услышать, как я играю. Я подготовил свои ноты и начал свой эпический момент.

Никогда еще не было слышно такого волнующего представления. Все маленькие техники и трюки, которые я практиковал, были выполнены идеально. Я уловил динамику, которую хотел выразить в фонологическом эксперименте Сати, с каждым аккордом, на который я нажимал с разной силой. Перейдя к одному из самых известных произведений Бетховена, я создал каскадные арпеджио каждого нового аккорда, которые непрерывно резонировали во мне и в аудитории. Когда я закончил с воздушной прелюдией из хорошо темперированного клавира Баха , комната наполнилась блаженством. Вложив свое сердце и душу в каждое произведение, я сияла от гордости.

Как обычно для звездного шоу, я встал, чтобы поклониться зрителям, чтобы поблагодарить их за взрыв аплодисментов. Были брошены цветы, встречены аплодисменты и стоячие аплодисменты. Из затихающего шума донесся слабый вопрос, который пролился дождем на мой парад: «Милый, ты не мог бы сыграть что-нибудь поживее, скажем, песню Нила Даймонда?»

По выходным я работаю в доме престарелых, и моя гериатрическая аудитория, хотя и доставляет удовольствие общаться, может быть предельно честной. Неохотно я поблагодарил миссис Херш за ее просьбу, пообещал ей в следующий раз лучше и варился в собственной неуместности. Идя домой в тот день, мои перья были взъерошены. Как мог цивилизованный слушатель после такого превосходного попурри игнорировать такие проверенные временем композиции? Идея была абсурдной.

Еще более странной, как я позже признал, была моя внутренняя реакция на произошедшие события. Почему я нерешительно отреагировал на простую искреннюю просьбу? На самом деле было бы легче разучивать «Sweet Caroline», чем ломать пальцы над произведением Бетховена. Затем, в моменты самоанализа, я пришел к выводу, что мой выбор музыкальных произведений не имеет большого значения, пока они нравятся моей публике. Будь то воссоздание самой вымученной и отвратительно сочиненной поп-песни или мастерски созданного романтического концерта, я поклялся сыграть их все.

На протяжении всей моей жизни мои взрослые наставники помогали мне банальностями, когда это было особенно необходимо, что заложило основу моей уверенности. Тем не менее, работая с людьми, которые прожили в пять раз дольше меня и испытали гораздо больше, чем я могу себе представить, я знаю, что мир не вращается вокруг моих вкусов и интересов. Я не против. Таким образом, в течение пары часов каждый день в гостиной проходящие мимо незадачливые члены семьи подвергаются мучениям моего десятого прогона «Милой Кэролайн», пока я готовлюсь к своему очередному сольному концерту для публики, которая научила меня большему. о личных предпочтениях и себе, чем я ожидал.

Кэтрин «Кэти» Эпплман ’26

Питтсбург, Пенсильвания

Я никогда не испытывал таких ощутимых эмоций, такой глубокой скорби, исходящей из космоса, как во время прогулки по лесным пожарам в Филмонте, штат Нью-Йорк. Мексика. Вселенная когда-то существовала под защитой этих Ponderosa Pine, теперь черных и покрытых коркой, становящихся ломкими на ветру. Это был пейзаж, который не оплакивал себя, но шептал о своей утрате каждой грудой обожженных бревен и тощей, колеблющейся тенью, отбрасываемой полыми башнями из пепла.

Я был готов, когда принял решение стать разведчиком. Я люблю природу и кемпинг. Мне нравится программа Scouts BSA. Я люблю людей. Однако я определенно не был готов к многочисленным испытаниям, с которыми мне пришлось столкнуться за годы работы разведчиком.

Я была первой женщиной-«бойскаутом» в своем городе, что до сих пор является для меня самой большой честью и постоянным напоминанием об изоляции и незащищенности, которые сопровождают любой «первый». Я стала символом, хорошего или плохого, и мои действия говорили не только обо мне, но и о будущих девушках в Скаутском БСА. Я чувствовал себя самозванцем.

Я не был волевым лидером, как те, у кого обычно к званию пришивается слово «первый». Моя актерская карьера в седьмом классе мало что сделала для того, чтобы скрыть застенчивую и неуверенную в себе девушку, которая рухнула от подслушанных комментариев о том, что я не на своем месте или как такие девушки, как я, отравляют дух BSA. Шло время, и я обнаружил, что жду возможности развить в себе закаленное сердце, которое было у лидеров, которых я знал. Когда прошлым летом мы с моим отрядом отправились на ранчо Philmont Scout Ranch, мои сомнения и неуверенность, казалось, отдавались эхом из этого чернильного леса.

Приехав из Питтсбурга, я ожидал увидеть пустыню с хриплым воздухом и кактусами на вешалках. Ничто так не разрушило это ожидание, как надевание последней пары сухих носков перед четвертым днем ​​ливня. Мы преодолевали крутые скалы и живописные луга, взбираясь на вершину за вершиной. Когда солнце садилось в один из наших последних вечеров, плоский, украшенный горами горизонт уступил место скромной тропинке, ведущей в новый лес. Этот лес, в отличие от поля сгоревших сосен, которые мы видели ранее, сгорел несколько десятков лет назад. Огонь очистил все и оставил свой след на нижних 10 футах каждого дерева. Лесная подстилка была чистой. Дикие травы с акцентами пурпурных и синих цветов покрывали землю под соснами, как снег, выпавший, пока мир спал, совершенно нетронутый и простирающийся до бесконечности. Над обожженными ветвями деревьев взмыли в небо густые пучки зеленой хвои.

Вскоре после Филмонта мне было присвоено звание Орла, кульминация моего опыта разведчика. Я считаю, что мое время в Scouts BSA было первым в лесу, который является моей жизнью. Хотя от моего опыта остались шрамы, новые изменения и сила расцвели из повреждений.

Я пришел к выводу, что не всегда яростный лидер становится «первым». Это дополнительные часы. Это найти способ выслушать критику и стараться больше, а не щупать шипы. Это использование собственного чувства изоляции, чтобы увидеть других, которые чувствуют себя одинокими. Это акт прохождения сквозь огонь и пребывания в нем, позволяя ему продвигать вас вперед, который превращает людей, осмеливающихся быть «первыми», в лидеров, которые и вошли в историю как таковые.

Когда я вспоминаю свой опыт в Филмонте, я представляю себе первый лес, который мы увидели, это почерневшее кладбище. Я так живо помню обугленную землю, но еще больше я помню нежно-фиолетовые полевые цветы, спрятанные в почве пустыни. Хотя их было немного и они были далеко друг от друга, на фоне скорбящего дерева они были звездами.

Клэр Лазар, 26 лет

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

Мне 6 лет. Звуки хора и смех разносятся по спортзалу, ставшему кафетерием, ставшим зрительным залом. Мама застала меня танцующим под некоторые из ее старых ирландских кассет — The Chieftains, Sinead O’Connor. Она спросила меня, хочу ли я сделать это по-настоящему. Я сказал «конечно» и вернулся к танцам. Теперь веснушчатая женщина роется в картонной коробке и вытаскивает пару запыленных, стоптанных черных туфель. «Не волнуйся, — говорит она, — со временем ты научишься». Обувь слишком велика; они провисают на пальцах ног. Подхожу к сцене. Двадцать пять пар глаз устремлены на меня. В комнате, наполненной движением, все стоит на месте. Неважно, что я чувствую себя клоуном в неподходящем костюме. Все, что имеет значение, это танцы.

Мне 9 лет. Я сижу в коридоре отеля Times Square Marriott и смотрю, как вокруг бегают девушки в больших париках и блестящих платьях, крича, как гламурные, взбесившиеся цыплята. В клетчатой ​​юбке и простом пучке я чувствую себя гадким утенком. Заколки-невидимки, покорно фиксирующие мой пучок, вызывают у меня боль в голове. Мои руки скользят к ботинкам. Они слишком тесные. Мама надела их на ноги, чтобы «попробовать немного растянуть». Я прохожу мимо некоторых чрезмерно восторженных танцевальных мам, которые используют слово «мать» в слове «задушить». Я дохожу до сцены. Сотни пар глаз устремлены на меня. В оживлённом отеле всё стоит на месте. Неважно, что я не на своем месте. Все, что имеет значение, это танцы.

Мне 12. Мой мозг не перестает пролистывать катастрофические сценарии, пока я стою со своими товарищами по команде в отеле в Орландо, Флорида. Мы тренировались месяцами, пожертвовали всем ради этого момента. Я стараюсь думать о радостных вещах: о гордости на лице папы, когда он смотрит, как я танцую, о свободе летать по сцене на невидимых крыльях. Мы повторяем наши шаги, как стихотворение, последовательности, как песню, которая несет нас через океан скрипок, труб и барабанов. Мои родители многим пожертвовали, чтобы отправить меня сюда. Я хочу, чтобы они гордились. Я хочу гордиться собой. Мы приближаемся к национальной сцене. Тысячи пар глаз устремлены на меня. В мире, наполненном движением, все стоит на месте. Неважно, что я чувствую себя мошенником. Все, что имеет значение, это танцы.

Мне 15. Ирландский акцент звучит в бальном зале чемпионата мира. Звучит как картофельное пюре, и воскресные лучшие блюда, и зеленые холмы дома, которые я так хорошо знаю. Мы бормочем молитву. Я не уверен, что верю в Бога, хотя должен бы. Я смотрю на своего партнера и хочу, чтобы мы были больше, чем друзья. Она улыбается. Я не думаю, что Бог верит в меня. Поднимаемся на сцену. Миллионы пар глаз устремлены на меня. Во вселенной, полной движения, все стоит на месте. Неважно, что мне никогда не будет достаточно. Все, что имеет значение, это танцы.

Мне будет 18. Ропот голосов будет витать в воздухе спортзала, ставшего столовой, ставшего зрительным залом. Ко мне робко подойдет маленькая девочка, одетая в очень старую клетчатую юбку. Я мягко протяну руку, поправляя ее пучок, чтобы успокоить ноющую кожу головы. Затем я провожу руками к ее ногам, к паре маленьких пыльных туфелек. «Вы научитесь», — скажу я. Они будут провисать на пальцах ног, но я ее успокою: «Не волнуйся. Ты вырастешь в них». Потом мы с ней посмотрим на мои собственные любимые туфли. Они будут носиться, но я скажу ей, что складки похожи на карту, свидетельство мест, где я был, разбитого сердца, которое я пережил, радости, которую я танцевал. Моя жизнь в этих туфлях. Мы услышим, как заиграет музыка, прилив скрипок, волынок и барабанов. Я возьму ее за руку, и, глубоко вздохнув, мы поднимемся на сцену. «Ахд мор». Неважно, что это конец. Все, что когда-либо имело значение, — это танцы.

Кэтрин «Кэт» Шоуолтер, 26 лет

Лос-Альтос, Калифорния

Черная пустота опускается на девушку, стоящую в травянистом поле. Он медленно подкрадывается к ней и тянется к ее идеально белому платью… Свайп . Я быстро вытираю краску, не задумываясь, кроме паники. Прежде чем я осознаю, что я сделал, черная капля превращается в уродливое пятно черной краски. Мирной картины девушки, стоящей на лугу, нигде не видно. Несмотря на то, что я успешно избегаю попадания пролитой краски на платье, все, на чем я могу сосредоточиться, — это черное пятно. Глупое черное пятно . Продолжая смотреть на врага передо мной, я слышу в голове надоедливо-веселый голос Боба Росса: «Ошибок не бывает, есть только счастливые случайности». В данный момент я совершенно не согласен. В этом нет ничего радостного, только разочарование.

На самом деле есть еще одна эмоция: волнение . Не поймите меня неправильно; Я не в восторге от ошибки и уж точно не в восторге от аварии. Но я в восторге от вызова. Черное пятно насмехается надо мной, заставляя меня исправить картину, на которую у меня ушло несколько часов. Это мой противник, и я не собираюсь отступать, не собираюсь проигрывать.

Оглядываясь на картину, я отказываюсь видеть только черное пятно. Если лакросс и научил меня чему-то, так это тому, что мои ошибки не победят меня. Я хватаю фотографию и бегу вниз, аккуратно прислоняя ее к окну гостиной. Телевизионный диктор бубнит на заднем плане: «Калифорния продолжает быть охвачена пламенем, поскольку пожары продолжают гореть». Я медленно отхожу от картины. Калифорнийские пожары , думаю я, глядя в кроваво-оранжевое небо. Калифорнийские пожары! Я смотрю на картину, представляя черное пятно не черной пустотой, а дымом, подкрадывающимся к девушке, которая смотрит, как горит луг.

Я хватаю картину и бегу в свою комнату. Оранжевое небо отбрасывает жуткие тени, когда я открываю шторы. Сначала мои руки тянутся к красному, оранжевому и желтому: красному, насыщенному, как кровь; апельсины прекрасны, как калифорнийские маки; желтые, яркие, как солнце. Я разбрызгиваю их на своей палитре, создавая прекрасный набор цветов, который напоминает мне об одном: об огне. Богатая, красивая, яркая вещь, но в то же время и опасная. Моя рука левитирует к белому и черному. Белый, мой союзник: мирный, чудесный, простой белый . Черный, мой враг: раздражающий, раздражающий, хаотичный черный . Я наношу их обоих на другую палитру, создавая разные оттенки серого.

Сначала моя кисть погружается в красный, оранжевый и желтый цвета, когда я создаю пламя вокруг девушки. Пламя охватывает луг, каждый красный штрих покрывает безмятежную природу. Дальше идет дым, я наношу тусклые краски на холст, растушевывая огонь и деревья, и, самое главное, скрывая пятно.

Но это не работает. Это просто похоже на большее количество капель, чтобы покрыть черное пятно. Что могло заставить серую краску превратиться в туманные облака, которые я наблюдал последние несколько дней? Я по привычке хрустлю костяшками пальцев, и тут мне в голову приходит новая идея. Мои мозолистые пальцы погружаются в холодную слизистую серую краску, которая медленно нагревается, когда я растираю ее между пальцами. Мои пальцы опускаются на холст, и когда они касаются ткани, я чувствую шероховатость засохшей краски, добавляя новый слой. Когда я работаю, напряжение в моем теле сбрасывается. С каждым взмахом пальцев я вижу, как то, что раньше было каплями, превращается в то, что держало меня в доме неделями. Убирая последний палец с холста, я отступаю назад и смотрю на свое новое творение. Я победил.